Неточные совпадения
Но слова о ничтожестве человека пред грозной силой природы, пред законом
смерти не портили настроение Самгина, он знал, что эти слова меньше всего мешают жить их авторам, если авторы физически здоровы. Он знал, что Артур Шопенгауэр, прожив 72 года и доказав, что пессимизм есть основа религиозного настроения, умер в счастливом убеждении, что его не очень веселая философия о мире, как «призраке мозга», является «
лучшим созданием XIX века».
Новое учение не давало ничего, кроме того, что было до него: ту же жизнь, только с уничижениями, разочарованиями, и впереди обещало —
смерть и тлен. Взявши девизы своих добродетелей из книги старого учения, оно обольстилось буквою их, не вникнув в дух и глубину, и требовало исполнения этой «буквы» с такою злобой и нетерпимостью, против которой остерегало старое учение. Оставив себе одну животную жизнь, «новая сила» не создала, вместо отринутого старого, никакого другого,
лучшего идеала жизни.
Проснулись
лучшие стороны французского народа — любовь к родине, чувство гражданства, энтузиазм, великодушие, бесстрашие перед
смертью.
Лучший табак, бывший в моде, назывался «Розовый». Его делал пономарь, живший во дворе церкви Троицы-Листы, умерший столетним стариком. Табак этот продавался через окошечко в одной из крохотных лавочек, осевших глубоко в землю под церковным строением на Сретенке. После его
смерти осталось несколько бутылок табаку и рецепт, который настолько своеобразен, что нельзя его не привести целиком.
Дуалистический спиритуализм не может признать смысла жизни и смысла истории; для него выгоднее как можно скорейшая
смерть, естественный переход в другой,
лучший мир.
Вера в естественное бессмертие сама по себе бесплодна и безотрадна; для этой веры не может быть никакой задачи жизни и самое
лучшее поскорее умереть,
смертью отделить душу от тела, уйти из мира.
Она действительно хороша, и если бы художнику нужно было изобразить на полотне известную дочь, кормящую грудью осужденного на
смерть отца, то он не нашел бы
лучшей натурщицы, как Евгения Петровна Гловацкая.
Вот как происходило это посещение: в назначенный день, часов в десять утра, все в доме было готово для приема гостей: комнаты выметены, вымыты и особенно прибраны; деревенские лакеи, ходившие кое в чем, приодеты и приглажены, а также и вся девичья; тетушка разряжена в
лучшее свое платье; даже бабушку одели в шелковый шушун и юбку и повязали шелковым платком вместо белой и грязной какой-то тряпицы, которою она повязывалась сверх волосника и которую едва ли переменяла со
смерти дедушки.
Нам отвели большой кабинет, из которого была одна дверь в столовую, а другая — в спальню; спальню также отдали нам; в обеих комнатах,
лучших в целом доме, Прасковья Ивановна не жила после
смерти своего мужа: их занимали иногда почетные гости, обыкновенные же посетители жили во флигеле.
Что же такое тогда война с ее неизбежными
смертями и все военное искусство, изучающее
лучшие способы убивать?
— Пани, я вижу, что вы не как все другие, не из любопытства только. Покойный пан Желтков перед
смертью сказал мне: «Если случится, что я умру и придет поглядеть на меня какая-нибудь дама, то скажите ей, что у Бетховена самое
лучшее произведение…» — он даже нарочно записал мне это. Вот поглядите…
Невыгоды же подчинения будут состоять в следующем: в
лучшем случае меня не пошлют на убийства людей и самого не подвергнут большим вероятиям искалечения и
смерти, а только зачислят в военное рабство: я буду наряжен в шутовской наряд, мною будет помыкать всякий человек, выше меня чином, от ефрейтора до фельдмаршала, меня заставят кривляться телом, как им этого хочется, и, продержав меня от одного до пяти лет, оставят на десять лет в положении готовности всякую минуту явиться опять на исполнение всех этих дел.
«Оканчивая воспоминания мои о жизни, столь жалостной и постыдной, с горем скажу, что не единожды чувствовал я, будто некая сила, мягко и неощутимо почти, толкала меня на путь иной, неведомый мне, но, вижу, несравнимо
лучший того, коим я ныне дошёл до
смерти по лени духовной и телесной, потому что все так идут.
Как бы инстинктивно чувствовала она, что на ней лежит обязанность оберечь будущее человеческой мысли, будущее
лучших человеческих стремлений, и что если она хоть на минуту смолкнет, то молчание это будет равносильно
смерти.
В нумерах некоей Либкнехт умер некоторый миллионер, при котором, в минуту
смерти, не было ни родных, ни знакомых — словом, никого из тех близких и дорогих сердцу людей, присутствие которых облегчает человеку переход в
лучшую жизнь.
Даже
лучшие, наиболее умные люди ваши живут только из отвращения к
смерти, из страха перед ней.
Непосредственно вслед за жабами, опустошившими тот первый отряд голых гадов, который по справедливости назван классом гадов бесхвостых, переселился в
лучший мир бессменный сторож института старик Влас, не входящий в класс голых гадов. Причина
смерти его, впрочем, была та же, что и у бедных гадов, и ее Персиков определил сразу...
— Конь в езде, друг в нужде, — говорила Александра Васильевна. — Я так испытала на себе смысл этой пословицы… Сначала мне хотелось умереть, так было темно кругом, а потом ничего, привыкла. И знаете, кто мой
лучший друг? Отец Андроник… Да, это такой удивительный старик, добрейшая душа. Он просто на ноги меня поднял, и если бы не он, я, кажется, с ума сошла бы от горя. А тут думаю: прошлого не воротишь,
смерть не приходит, буду трудиться в память мужа, чтобы хоть частичку выполнить из его планов.
Державин, никогда не подписывавший своих стихотворений, предоставляя узнавать ex ungue leonem, поместил здесь многие из
лучших своих стихотворений: «Фелицу», «Оду на
смерть Мещерского», «Оду к соседу», «Благодарность Фелице», «Ключ», «Оду Решемыслу», «Бог» и др.
По истечении сказанных пяти лет после
смерти Пульхерии Ивановны я, будучи в тех местах, заехал в хуторок Афанасия Ивановича навестить моего старинного соседа, у которого когда-то приятно проводил день и всегда объедался
лучшими изделиями радушной хозяйки.
— Да, она любит и понимает. Если после моей
смерти ей достанется сад и она будет хозяйкой, то, конечно,
лучшего и желать нельзя. Ну, а если, не дай бог, она выйдет замуж? — зашептал Егор Семеныч и испуганно посмотрел на Коврина. — То-то вот и есть! Выйдет замуж, пойдут дети, тут уже о саде некогда думать. Я чего боюсь главным образом: выйдет за какого-нибудь молодца, а тот сжадничает и сдаст сад в аренду торговкам, и все пойдет к черту в первый же год! В нашем деле бабы — бич божий!
Привыкая ко всем воинским упражнениям, они в то же самое время слушают и нравоучение, которое доказывает им необходимость гражданского порядка и законов; исполняя справедливую волю благоразумных Начальников, сами приобретают нужные для доброго Начальника свойства; переводя Записки Юлия Цесаря, Монтекукулли или Фридриха, переводят они и
лучшие места из Расиновых трагедий, которые раскрывают в душе чувствительность; читая Историю войны, читают Историю и государств и человека; восхищаясь славою Тюрена, восхищаются и добродетелию Сократа; привыкают к грому страшных орудий
смерти и пленяются гармониею нежнейшего Искусства; узнают и быстрые воинские марши, и живописную игру телодвижений, которая, выражая действие музыки, образует приятную наружность человека.
В чувствительном роде
лучшие места: восстание нижегородцев и
смерть боярина Шалонского; в комическом: две шутки Кирши, его колдовство и посвящение в колдуньи старухи Григорьевны; в ужасном: буйная ярость шишей (русских гвериласов); в описательном: переправа черев Волгу в то время, когда лед только что тронулся.
Слушай: платить обязались черти
Мне оброк по самой моей
смерти;
Лучшего б не надобно дохода,
Да есть на них недоимки за три года.
Около этого времени он сошелся с одним молодым человеком, к которому до самой его
смерти сохранил самые
лучшие дружеские отношения.
— Полно, Кузьма, подбодрись. Рана очистилась, подживает, все идет к
лучшему. Теперь не о
смерти, а о жизни говорить следует.
— Предсказал скорую
смерть, если я не оставлю Петербурга и не уеду! У меня вся печень испорчена от долгого питья… Я и решил ехать сюда. Да и глупо там сидеть… Здесь именье такое роскошное, богатое… Климат один чего стоит!.. Делом, по крайней мере, можно заняться! Труд самое
лучшее, самое радикальное лекарство. Не правда ли, Каэтан? Займусь хозяйством и брошу пить… Доктор не велел мне ни одной рюмки… ни одной!
Ничего, кроме
смерти впереди, и ничего, кроме исполнения должного сейчас! Как это кажется безрадостно и страшно! А между тем положи свою жизнь только в этом: во всё большем и большем сейчас соединении любовью с людьми и богом, и то, что казалось страшным, сделается
лучшим, ненарушимым благом.
—
Лучшие люди твоей родины с ненавистью и презрением скажут про тебя: собаке и
смерть собачья!
И когда Фивы послали к оракулу посланцев с поручением вымолить для знаменитого Пиндара «то, что в человеческой судьбе самое
лучшее для любимого богами», — боги послали Пиндару
смерть.
Но революцию нельзя рассматривать как новую,
лучшую жизнь, революция есть болезнь, катастрофа, прохождение через
смерть.
Этически нельзя желать революции, как нельзя желать
смерти, желать можно лишь положительного творчества
лучшей жизни, лишь положительного осуществления максимальной правды в жизни, лишь духовно-социального обновления и возрождения.
И если они и трактуют о проблеме бессмертия, то без углубления проблемы самой
смерти и преимущественно в связи с нравственной ответственностью человека, с наградами и наказаниями и в
лучшем случае с потребностью завершения бесконечных стремлений человеческой личности.
Мне не спится по ночам. Вытягивающая повязка на ноге мешает шевельнуться, воспоминание опять и опять рисует недавнюю картину. За стеною, в общей палате, слышен чей-то глухой кашель, из рукомойника звонко и мерно капает вода в таз. Я лежу на спине, смотрю, как по потолку ходят тени от мерцающего ночника, — и хочется горько плакать. Были силы, была любовь. А жизнь прошла даром, и
смерть приближается, — такая же бессмысленная и бесплодная… Да, но какое я право имел ждать
лучшей и более славной
смерти?
Лучшее доказательство того, что страх
смерти есть не страх
смерти, а ложной жизни, есть то, что часто люди убивают себя от страха
смерти.
Я жил. Я опьянялся бодрящими, поверхностными разгадками. Теперь мне совсем ясно, — я мог так жить только потому, что глубоко внизу лежала другая, всеисчерпывающая разгадка. Да, несомненно, она всегда была у меня, и вот она: а все-таки
лучший выход — взять всем людям да умереть. Настоящее решение всей жизненной чепухи —
смерть и только
смерть…
Так и живет изо дня в день до самой
смерти без надежд на
лучшее, обедая впроголодь, боясь, что вот-вот его прогонят из казенной квартиры, не зная, куда приткнуть своих детей.
Восточный домик после
смерти Мазараки был приобретен родственниками покойного Потемкина и
лучшие вещи, вместе с портретом светлейшего князя, вывезены, а другие распроданы.
Смерть в представлении Святозарова на самом деле была единственным и
лучшим выходом.
— Последнее обещание, — заметил Бернгард, —
лучший перл из всех сокровищ ваших. Я не хвалюсь, но для нее умру хотя тысячу раз ужасными
смертями.
Получение наследства графиней спасло ее почти от нищеты или, в
лучшем случае, от зависимости от Корнилия Потаповича, потому что все ее состояние, составлявшее ее приданое, было проиграно и прожито графом Петром Васильевичем, который ухитрился спустить и большое наследство, полученное им после
смерти его отца, графа Василия Сергеевича Вельского.
— Э, голубчик, перемелется, все мука будет. Надо пережить только первые дни. Время
лучший врач. Вы оба любите друг друга. Если Бог допустил умереть княгине такой страшной
смертью — Его святая воля, надо примириться, и ты и она примиритесь. В Петербурге год пролетит незаметно, и вы будете счастливы.
Она снова безумно влюбилась в Виктора Павловича. Он мог бы воспользоваться этим настроением молодой женщины и получить от нее согласие на брак, единственное средство сбросить с себя надетые ею оковы, но Оленин за последние дни до того возненавидел ее, что даже
смерть казалась ему
лучшим исходом, нежели брак с этой мегерой, как он мысленно называл Ирену.
— Со
смертью тетушки я потеряла
лучшего друга…
— Способы есть, но надо выбрать
лучший и выгоднейший. Можно уничтожить завещание еще при жизни князя, похитив его, но это рисковано, так как князь может хватиться и не найдя написать новое; можно, наконец, похитить его и уничтожить после
смерти, но, во-первых,
смерти этой надо ждать, а он, кажется, умирать и не собирается.
«
Смерть — ее
лучший удел, а может, Господь Бог судил ей и иначе… жить будет… да будет Его святая воля…», — бродили в его голове отрывочные мысли.
Известие же о переселении в
лучшие миры человека, которого мы за несколько часов видели живым, надеющимся, не думающим о скорой разлуке с близкими, не помышляющим о том, что минуты его сочтены, что
смерть, грозная, неизбежная, стоит буквально за его спиною — потрясающе.
Казимир Нарцисович припоминал дорогою то почти наивное выражение лица Ирены, тот вкрадчивый, до истомы доводящий голос, когда она, передавая орудие
смерти соперницы, подробно объяснила ему
лучший способ его употребления. Она, оказалась, знала по этой части более его.
У несчастной сделалась родильная горячка, и она была буквально вырвана из когтей
смерти усилиями
лучших смоленских докторов.
— Последнее обещание, — заметил Бернгард, —
лучший перл из всех сокровищ ваших… Я не хвалюсь, но для нее умру хоть тысячу раз несчастными
смертями.